Нам всем нужен тотальный коллапс. Он нужен был давно, последние несколько лет это буквально витало в воздухе. Русские всегда пили так, точно завтра война, но с недавних пор все стали ждать даже не войны, а одной лишь смерти. Об этом мы уже писали, разумеется, совсем недавно.

Сейчас все ждут смерти прямо онлайн, в режиме реального времени. Вся страна ждёт, когда подохнет коронованный вирусом жлоб-премьер, каждая новость о заразившемся чинушке или высокопоставленном попе тут же подстёгивает тысячи заинтересованных наблюдателей к ожиданию его агонии, бесславного биологического конца. Но больше всего каждый русский человек ждёт смерти своего собственного Государства, как злейшего врага его Отечества.

Мировая депрессия, конечно, способствует осложнению множества хронических заболеваний Российской Федерации, - а, как известно из официальных отчётов власти, от коронавируса умирают только при наличии сопутствующих болячек. Было бы банальной либероидной пошлостью описывать то, что и так всем известно: русский нефтяной алкоголизм, склеротический бюрократизм, интеллигентский сифилис столичных регионов. Важнее всего не это. Важнее всего износ.

У нас средний по стране зритель мало отличен от западного, разве что его жизнь уже полна говна, а нашим закордонным партнёрам только предстоит вкусить все прелести мещанской нищеты. Но зато у нас уникальна специфика самого зрелища: постмодернистской интерпретации на протяжении трёх десятилетий подлежало не сколько потребительское зрелище, сколько самый главный русский продукт - наше общее Государство. Ведь именно вокруг него так или иначе вертится вообще вся жизнь в России; нет ничего, что не было бы затронуто им хоть в какой-то степени.

И оно всем надоело. Народец пресытился. Десять веков одних и тех же очередей, одних и тех же жирных жлобов в кожаных креслах, одних и тех же бумажек, разрешений, запретов, предписаний, штрафов, поощрений. Тысяча лет одних и тех же мерзких пархатых рож журнашлюх и писак, подлых жандармов, казённых людишек, перестроек и либерализаций, закручивания гаек и рывков, великих проектов и грандиозных провалов.

Именно поэтому все тайно или явно ждут его смерти, ждут вольницы. Но, поскольку Государство ещё живо, никто ничего не делает. Оно должно, как настоящий православный страдалец, прикончить себя само. Как? Оно должно абсолютизироваться, дойти до наивысшей точки своих возможностей. В предсмертной агонии его краснозвёздное сердце должно забиться в таком бешеном ритме, чтобы внезапно, в одночасье, оно остановилось бы навсегда.

Нагрузка должна быть чудовищной. В спокойное время такого не бывает, да и сейчас ещё не всё так плохо. Поэтому русские люди хотят военного положения, они хотят танков на улицах родных городов. Они тайно мечтают о сухом законе, - вечном спутнике всех наших кризисов. Они ждут смерти нынешних хозяев Государства, ждут отказа его мозга. Тогда-то русские люди повеселятся на славу.

Почему этого хочет весь народ? Есть кое-что ещё, кое-что помимо тотального износа Государства, но так же связанное с потребительским пресыщением.

Новый кризис неожиданно запирает наедине с техникой, литературой и другими людьми, - а, главное, наедине со свободой от работы, - сотни миллионов человек во всём мире. Десятилетиями они жили по законам фабричного времени: ездили в офисы и на заводы, выполняли отчуждённые операции, проводили досуг на гроши от заработной платы. Через некоторое время им прикажут вернуться за столы и станки, - но они ведь уже хлебнули вольной жизни. Сейчас им кажется, что прежний мир был прекрасен; - как же они запоют, вновь столкнувшись с необходимостью каждодневного конвейерного труда?

Это ветер свободы, его почувствовал сегодня практически каждый. Вольница наших дней потребует от государевых мразей ещё большего нажима на общество, когда моровое поветрие уже сойдёт на нет - это-то и добьёт наше любимое Государство.

Но что вообще позволяет нам говорить о возможности подобного хода всего дела? Неужели перед тобой, возлюбленный читатель, очередной памфлет "Голгофы", неужели это еще один беспруфный манифест?

Стянем лица по-серьёзнее и займёмся неблагодарным делом аргументации.

Начать стоит со своеобразной антропологии Зрителя, как пассивного участника Общества зрелища. Действительно, чудовищная атомизированность и пассивность оного существа это притча во языцех. Но между тем, само его существование детерминируется не абстрактно-социологическим понятием спектакля, а опирается на конкретные экономические и социальные условия, создающие и его, и кормящий его спектакль. И стоит этим экономическим условиям измениться в сторону, как любят говорить современные журнашлюхи, "отрицательного роста", как привыкший к неограниченному и всё более возрастающему потреблению всего на свете пользователь, лишённый при этом исторического мышления, начинает бухтеть.

Но что именно должно произойти, чтобы зритель забухтел? В кризисное десятилетие девяностых были и отдельные бунты, и забастовки бывали - но это, безусловно, не было массовым и системным явлением. Однако в годы Перестройки, в годы развала Советского Союза люди кричали громче, народ волновался сильнее и был недоволен происходящим гораздо больше, чем в девяностые. Почему?

Но в Перестройку всё было иначе. Когда нефтяной кризис середины восьмидесятых подорвал способность советского государства закупать за валюту импортное зерно, чтобы кормить население Союза (не думаю, что нужно писать отдельно про "зерновую иглу", на которой СССР сидел долго и плотно из-за ошибок, допущенных при коллективизации, - об этом еще тридцать лет тому назад было написано колоссальное количество книг), когда государство было вынуждено брать унизительные западные кредиты, чтобы просто иметь возможность кормить население по фиксированным целям, когда вся "плановая" экономика благодаря полному коллапсу госплана, как инструмента управления страной, без денег пошла в разнос - тогда качество жизни советского человека начало резко ухудшаться. Не мгновенно, но в сравнении с зажиточной стабильностью эпохи "застоя", когда было стабильно "так себе" с каждым месяцем под конец 80-х становилось всё хуже. При этом начал рушиться сначала Соцблок, который уже не мог контролировать нищий СССР, а затем пошло политическое половодье в самом Союзе. Вчерашние преданные комсомольцы, - опора партийно-государственного аппарата, - начали первыми варить джинсы и вступать в партийные платформы; комитеты вообще всех уровней начали саботировать работу всей, вчера ещё монолитной, государственной структуры, лишь бы усидеть на своих местах.

Кризис, крах произошёл тогда именно при развале СССР, и не стоит путать последующую депрессию с самим этим крахом. Люди в процессе думали на каждом этапе, что "хуже уже не будет" - но каждый день становилось только хуже. Этому предшествовала рецессия первых лет Перестройки, но наебнулось всё буквально разом. И люди в считанные месяцы отучились от государственного капитализма, смирились с рыночным вариантом. Не без конфликта, но смирились.

Да, они все есть. И, разумеется, Венедиктов не сверяет свои речи в политбюро, чтобы случайно не ляпнуть чего подцензурного. И он, и Симоньян, и Киселёв, и Соловьёв, и кто угодно из государственных пропагандистов может совершенно спокойно критиковать власть, равно как это может делать и любой оппозиционер. Потому как они все существуют внутри самой концепции тоталитарной идеологии неолиберального спектакля, их критика не требует никакого подавления, она совершенно несущественна. Самому же Государству ясно, что даже если оно и не будет спонсировать всяких Навальных, тех никто и не поддержит.

Потому что потребитель, зритель доволен существующим зрелищем. Его предлагаемый контент устраивает - старое доброе стабильное "так себе". Конечно, в последние годы стало жить немного хуже; но нефтяной кризис 2014-2015 годов показал наглядно, что наша буржуазия успешно выучилась ошибкам прошлого и планомерно создала подушку безопасности для экономики на случай внешне-экономического пиздеца. Рецессия, если она и есть, в общем и целом кажется всем вполне нормальной, "не вызывает опасений".

Но тут происходит коллапс мировой экономики. Вместе с ним резко рушится сырьевой рынок. У правительства есть подушка безопасности, впрочем, у Горбачёва она тоже была в 1985 году. Но искусственно создаётся ситуация, в которой становится с каждым днём "только хуже", хотя ещё вчера "только хуже" становилось с каждым годом.

Ни Гайдар и ни Чубайс, ни Собчак, ни Немцов, ни, по сути, даже Ельцин, не были известны широкому советскому зрителю до наступления кризисного коллапса всей советской системы. Разрушившие её бюрократы и учёные разложили Союз изнутри, пока тот трещал от внешнеэкономических факторов. При этом государство было напряжено до крайности: танки ездили по улицам городов, а печальная история с рижским ОМОНом вообще стала символом ничтожества тогдашнего руководства страны.

Тогда государство пошло на чисто экономическую конфронтацию с народом: оно перестало удовлетворять и без того слабо удовлетворяемый спрос населения на товары массового потребления, на еду. Сейчас государство не может раздать деньги нищему населению, которое уже больше месяца отстранено от работы.

Общество морально готово к последнему варианту развития событий; хотя, как это ни парадоксально, практически коллапса, конечно, никто не хочет. Но здесь мы рискнём и углубимся в психологию: краха не хочет никто, но, в то же время, это самое потайное, вытесненное желание всего народа. Всё человеческое, что осталось в зрителях и потребителях, всё это говорит им изнутри: "Так жить нельзя". И мы, быть может, слишком верим в людей, но всё же считаем, что так оно и есть.

Сталин был прав: русский Социализм возможен лишь как следствие абсолютного усиления русского Государства.

Издохнет оно, люди и построят Социализм. Но только вместе со всем миром.

Нищета новой, безгосударственной жизни, крах инфраструктуры на всех уровнях необходимо должны толкнуть людей к низовой кооперативизации на местах, либо к варварскому вымиранию всего человечества. Что-то не так, дорогой читатель? Ставки во все времена были непомерно высоки.