У престола Бога, в утро райских нег, все мы видеть станем красный, красный снег!
Дмитрий Ульянов
МЕТАФИЗИКА РЕПРЕССИЙ
“
Я вспоминаю русских метафизиков 50-х годов прошлого столетия, которые назойливо спрашивали тогдашних диалектиков, полезен или вреден дождь для урожая, и требовали от них "решительного" ответа. Диалектикам нетрудно было доказать, что такая постановка вопроса совершенно не научна, что в разное время различно следует отвечать на такие вопросы, что во время засухи дождь - полезен, а в дождливое время - бесполезен и даже вреден, что, следовательно требование "решительного" ответа на такой вопроса является явной глупостью.
Многие современные политические силы используют в своих целях нажим на так называемые «абсолютные ценности». Что бы за этим не стояло, такого рода популизм не нов, и апеллирует он исключительно к некоторым социальным нормам, выработанным в конкретном обществе в конкретное время. Но периодически некоторые особо бойкие в данном деле переступают грань простого популизма, скатываясь в откровенную метафизику иррационализма, сакрализации тех или иных принципов и распространения их оценочной силы на все сферы существования человечества. И тогда начинают звучать с их стороны вопросы:
А свобода – это хорошо или плохо? А убийство – это хорошо или плохо? А удовольствие – это хорошо или плохо? А дождь – это хорошо или плохо?
Условный иррациональный дэлбич
На каждый из этих вопросов требуют они решительного ответа.
И вот недавно опять очередной такой вопрос возник на пути объективного понимания, в данном случае – понимания истории России. Отбитые на всю голову либералы снова зарядили свою шарманку в связи с событиями вокруг памятника в ВШЭ, и требуют от всего мира решительно раз и навсегда ответить, хороши ли или плохи репрессии. Между тем, если не поддаться этой провокации и подумать, то, как и всегда в таких случаях, можно найти глупой саму постановку вопроса. Излишне объяснять, что желание получить однозначный, всеобъемлющий ответ на субъективное оценочное суждение есть не более чем абсолютизация относительного.
И вот недавно опять очередной такой вопрос возник на пути объективного понимания, в данном случае – понимания истории России. Отбитые на всю голову либералы снова зарядили свою шарманку в связи с событиями вокруг памятника в ВШЭ, и требуют от всего мира решительно раз и навсегда ответить, хороши ли или плохи репрессии. Между тем, если не поддаться этой провокации и подумать, то, как и всегда в таких случаях, можно найти глупой саму постановку вопроса. Излишне объяснять, что желание получить однозначный, всеобъемлющий ответ на субъективное оценочное суждение есть не более чем абсолютизация относительного.
Зачем это нужно?
Всё просто: от правильной постановки вопроса зависит объективность ответа. В условиях, когда задающий знает, что объективная сторона вопроса не на его позициях, он начинает извиваться ужом, только бы нажать на субъективщину, которая поможет ему изменить результаты. Так и теперь, вместо рассмотрения ситуации с точки зрения истории, с точки зрения объективно сложившихся условий, в конце концов – с точки зрения людей, которые жили в то время, мы видим очередную бездумную попытку подогнать всё под одну гребёнку оценочной рамки современного общества. В связи с этим возникает несколько сторон рассмотрения данной проблемы: историческая, культурная и моральная.
Пойдём по порядку.
С точки зрения истории основой понимания репрессий служит понимание обстановки, сложившейся в РСФСР в момент, когда оные происходили. А обстановка сложилась такая:
Пойдём по порядку.
С точки зрения истории основой понимания репрессий служит понимание обстановки, сложившейся в РСФСР в момент, когда оные происходили. А обстановка сложилась такая:
Вчерашние рабы – пролетарии, крестьяне, а так же всяческие разночинцы - получили полноту власти, вырвав её у своих бывших господ, которые на протяжении многих десятилетий творили над ними зверства, в кошмарных снах снившиеся потом нацистам, самым жесточайшим образом угнетавшие любую попытку прийти к нормальной жизни.
Получив силу оружия и закона, новые власти стали строить свою страну в условиях тотальной разрухи, абсолютно враждебного окружения, как внешнего, так и внутреннего – снаружи были империалисты, только и думавшие, как разорвать Россию окончательно и получить её как рынок, готовые в любой момент развязать новую мировую войну, внутри же были вчерашние господа и прочие мрази, готовые вырезать всю страну плечом к плечу с недавними врагами, лишь бы она не досталась их бывшим рабам, которые, по их мнению, были недостойны человеческого права на жизнь и свободу. В результате новая власть была поставлена перед выбором: либо нещадно, зачастую несправедливо, уничтожать любого, кто готов воспротивиться новым порядкам, либо потерять всякую надежду на существование России.
Можем ли мы корить восставших рабов за жестокость к недавним хозяевам? Можем ли мы корить их за неумение управлять страною? Можем ли мы сказать слово против жесточайших мер, благодаря которым, скорее всего, существует та страна, в которой мы проживаем? Была ли возможность у новых политических сил решить проблемы мирно, реформистски?
Кончено же нет.
Тогда можем ли мы говорить, что, пускай даже и несправедливые (если таковая вообще существует, что тоже не факт), репрессивные меры по отношению к любым лицам, так или иначе способствовавшим победе врага, являются вредом?
Вряд ли.
Кончено же нет.
Тогда можем ли мы говорить, что, пускай даже и несправедливые (если таковая вообще существует, что тоже не факт), репрессивные меры по отношению к любым лицам, так или иначе способствовавшим победе врага, являются вредом?
Вряд ли.
В сфере культуры всё обстоит ещё более очевидно: в стране, где уже давно действует антисоветская, пролиберальная буржуазная идеология, где уже давно реабилитированы и чуть ли не канонизированы все репрессированные, а основная масса культурного наследия советского периода либо уже уничтожена, либо тщательно маскируется, находятся отдельные альтернативно одарённые, которым всё мало. Они хотят, чтобы каждый при слове «Союз» бился бы в припадке страха так же, как бьются они сами в своих агониях безумия, и готовы ради этого убивать.
Полным абсурдом является так же и то, что в пример они, как всегда, ставят нам абсолютный идеальный Запад в вакууме.
Между тем, реальный Запад является ничем иным, как совокупностью совершенно разных культурных периодов. Никто в Англии не додумается извиняться за истребление шотландцев. Никто в Испании не плачет по ацтекам. А гражданская (n.b.!) война в США является объектом национальной гордости, когда свободные люди победили рабовладельцев (ничего не напоминает?). Да, в США спокойно или даже тепло воспринимают критику властей, подкреплённую конкретными предложениями, что несомненно является одним из столпов громадной мощи этой страны. Но парадокс состоит в том, что там до смерти ненавидят предателей. Трудно припомнить персону, предавшую интересы США, пускай даже и ради абстрактных интересов «общечеловеческих», и спокойно дожившую до старости.
Там не любят тех, кто поливает свою страну грязью: и если кто-то додумывается требовать от народа США извинений перед миром, то он как минимум получает проблемы с законом, а как максимум – отгребает до полусмерти от местных рейнджеров. И потому, когда те из наших граждан, что так любят кричать со своей колокольни о «фашизме в фашистской рашке», попадают в страну свободы, то они либо сидят тише воды ниже травы, либо, хотя бы раз кукарекнув, отгребают такой смачной пизды, что все тираны мира смотрят, охуевая. И то есть правильно. Нам есть, чему поучиться.
И наконец, наиболее нелюбимая любым учёным часть про мораль, которую, тем не менее, следует разобрать ради честности исследования. Очень любят сегодня отталкиваться от существующих ныне моральных принципов как от чего-то в самом себе, чего-то абсолютного, существовавшего всегда, но лишь теперь понятого. Почему то забывается, что лишь с появлением и развитием капитализма выработались эти нормы, представляющие в истории человечества пока что лишь микроскопический пшик, и глупо было бы предположить, что не уйдут они вместе с неизбежным изменением мировой социально-экономической формации. Нельзя сказать, что на эту мораль нельзя опираться, она, не смотря на всю противоречивость, всё же является важным социализирующим фактором. Но даже если принять её как данность, то может оказаться, что всё не так очевидно.
И наконец, наиболее нелюбимая любым учёным часть про мораль, которую, тем не менее, следует разобрать ради честности исследования. Очень любят сегодня отталкиваться от существующих ныне моральных принципов как от чего-то в самом себе, чего-то абсолютного, существовавшего всегда, но лишь теперь понятого. Почему то забывается, что лишь с появлением и развитием капитализма выработались эти нормы, представляющие в истории человечества пока что лишь микроскопический пшик, и глупо было бы предположить, что не уйдут они вместе с неизбежным изменением мировой социально-экономической формации. Нельзя сказать, что на эту мораль нельзя опираться, она, не смотря на всю противоречивость, всё же является важным социализирующим фактором. Но даже если принять её как данность, то может оказаться, что всё не так очевидно.
Встаёт перед нами один из фундаментальных понятий социальных норм – понятие о виновности. Может ли быть виновен человек только исходя из своих мыслей? Виновен ли убийца, ещё не совершивший покушение, но подготовивший его, и выжидающий теперь лишь удобного момента? Виновен ли тот, кто своим воровством убивает людей, отнимая у них возможность к существованию, в их смерти? С точки зрения буржуазных норм права – нет. Но с точки зрения всё той же морали – гораздо более да.
Репрессии во многом исходят из понятия о том, что определённый слой людей в силу социально-экономических условий является носителем антиобщественных задумок в принципе. Репрессии – это меры превентивного удара по тем, кто ещё только задумывает предполагаемые деяния. Это явление, всегда выходящее за буржуазные правовые нормы, поскольку виновность конкретных лиц зачастую трудно доказуема или и вовсе отсутствует. Однако с точки зрения норм морали репрессии моральны для того общества, которое их инициировало. Для каждого общества мораль разная. Наша мораль может принимать иную, может не принимать, но мы вынуждены считаться с ней.
У людей того грозного времени была совершенно другая мораль. Им было гораздо важнее создать новое общество и вырастить новое поколение людей, нежели «справедливо» оценить старое. Последнее они хотели уничтожить как зло, как пережиток прошлого. Точно так же, как многоуважаемые либералы делали это в 90-х. Потому у нас не может быть претензий.
Понимание тех далёких мотивов и целей для нас недостижимо, а те средства, что были использованы, несомненно найдут себе применение, и не раз, и это не есть хорошо или плохо, это история, которая не знает справедливости и морали, а знает лишь закон силы и диалектику борьбы, когда побеждает тот, кто сумел найти наиболее эффективное применение своим способностям.
Итог всех этих рассуждений прост: оценивать надо сегодня, завтра надо строить, а вчера – ценить. Наши оценки действуют только в контексте нашего общества и нашей среды. Потому никто не скажет слова против человека, заявившего «я против репрессий и потому я борюсь за права человека в новой России», или «я против репрессий и потому я хочу создать такую систему, в которой каждому человеку найдётся место».
Итог всех этих рассуждений прост: оценивать надо сегодня, завтра надо строить, а вчера – ценить. Наши оценки действуют только в контексте нашего общества и нашей среды. Потому никто не скажет слова против человека, заявившего «я против репрессий и потому я борюсь за права человека в новой России», или «я против репрессий и потому я хочу создать такую систему, в которой каждому человеку найдётся место».
Но надо приложить все усилия, чтобы те, кто говорит «я против репрессий, и потому я уничтожу нашу историю и культуру», канули в лету.
